Том 2. Роковые яйца. 1924-1925 - Страница 23

Пече спокойно ждет, пока стихнет буря негодования. Правдивыми, честными глазами смотрит он в глаза измученным людям.

— Товарищи! Эти головастики… они не простые. Для научных целей разводятся.

— Для научных целей? Ах вы ироды! А кошки дохлые в бассейне тоже для научных целей?!

— Товарищи! Не волнуйтесь! Ей-богу, мы не виноваты насчет кошек! Понимаете, эти кошки… они… самоубийцы. Ей-богу, на моих глазах десятая кошка с собой кончает. И дался ведь им этот бассейн несчастный!

— Да что ты врешь-то, глазенки твои бесстыжие!

— Что голову людям морочишь!

— Русским языком тебя спрашиваем: почему воду в бассейне не сменили? Почему кошек дохлых не выловили?

— Пробовали, товарищи! Ей-богу, пробовали. Только вытащить их никак невозможно. Вцепились они когтями в воду… то есть в мазут, и ничего с ними поделать нельзя. Тащили-тащили и бросили…

— Бросили? То-то вы бросили?

— Вас бы самих туда заместо этих кошек!

— Ну, сказывайте, ироды, где воду взять!

— Товарищи, не волнуйтесь! Честное слово, вода в двух шагах от вас. На водокачке. Через пути, налево.

Озлобленная толпа направляется к водокачке. Пече, Мече и Вече захлебываются икотой и недоумевают: «Кто это, дескать, нас так крепко вспоминает?»

КАРТИНА 7-Я

На переднем плане — водокачка. Она выглядит хмурой, озабоченной… К ней робко подходят изможденные люди, протягивая вперед чайники и котелки.

— Водокачечка! Матушка! Кормилица!

— Пожалей ты нас, горемычных!

— Дай водицы!

— Капельку!

— Глоточек! Толпа в ужасе замолкает.

Водокачка внезапно содрогнулась, и явственно слышен ее каменный, замогильный голос.

— Человек надоедлив и глуп…
Лезет с просьбами всякий и каждый…
Я сама изнываю от жажды —
Кукиш с маслом! Холеру Вам в… пуп!

Раздается громоподобный, подозрительный звук, и водокачка извергает из себя сгустки вонючей плесени и разный мусор.

Толпа разражается бурей угроз по адресу Пече, Мече и Вече. В это мгновение со станции слышится 3-й звонок.

КАРТИНА 8-Я

Рабочий поезд «Максим» отходит со станции «Безводная».

Из вагонов доносятся хрип, предсмертные стоны и проклятия.

Пече, Мече и Вече слушают проклятия и укоризненно качают головой. Всем своим видом они говорят:

— Боже мой! За что?! И так вот каждый день!

И затем уже вслух:

— Нетерпеливый народ пошел! Буян-народ! А мы — мученики!

Из последнего вагона поезда вырывается душераздирающий вопль:

— Воды! Во-ды-ы-ы!!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Если читатель, прочтя предыдущее, скажет: «выдумки» — мы, к сожалению, должны будем разуверить его. Все написанное, по существу, голая, не преувеличенная правда — наши рабкоры собрали ее по кусочкам на следующих станциях: 1. Красный Берег — Зап. ж. д. (рабкор № 291); 2. Каменская-Ю.-В. ж. д. (Поляков); 3. Аляты — Закавказской ж. д. (рабкор № 255); 4. Пачелма — Сызр. — Вяземской ж. д. («Чумазый»); 5. Батраки — М. Каз. ж. д. (рабкор № 694); 6. Гомель — Зап. ж. д. («Жало»); 7. 209 верста — Мос. — Каз. ж. д. — Казарма (рабкор № 694).

Конечно, не на всех указанных станциях воют именно пассажиры: чаще даже они уступают эту честь мастерским, депо, казармам и стрелочным постам.

Конечно, не везде кошки кончают жизнь самоубийством (бассейны не на каждой станции есть).

Не спорим: все эти станции во многом отличаются друг от друга. Но суть их одна: каждая из них — кусочек безводной пустыни Сахары и каждая под угрозой эпидемии.

Имеющие уши слышать — пусть услышат…

М. Мишев

«Гудок», 8 июня 1924 г.

Рассказ Макара Девушкина

Жизнь наша хоть и не столичная, а все же интересная, узловая жизнь, и происшествий у нас происходит невероятное количество, и одно другого изумительнее

Брюки и выборы

Был, например, такого рода факт: купил себе наш секретарь месткома Фитилев новые брюки шевиот в полоску. Удивительного тут ничего нет для такого города мирового, как, например, Москва, — там у каждого брюки в полоску, а в наших палестинах это обновка!

Понятное дело, всякому лестно посмотреть на Фитилевы штаны. Но только Фитилев аккуратный человек — не объявляет штанов до поры до времени. И вот расклеивается совершенно неожиданно повестка знаменитого общего собрания всех до единого членов нашей станции. И в повестке стоят такие вопросы, как доклад предучкпрофсожа, доклад УДР и в заключительном аккорде отчет месткома с перевыборами, в чем самый главный гвоздь и есть.

Кроме того, все говорят, что на торжественном собрании выступит и знаменитый наш Фитилев, секретарь, в новой покупке. Так что зал заполнился до невыносимых пределов духоты, и действительно, появился Фитилев со складками, и штаны как чугунные на памятнике поэта Пушкина, в Москве, до того сшиты отлично.

Нуте-с, отлично. Ровно в шесть часов встал председатель и объявил собрание открытым, и вышел наш величественный предучкпрофсож, кашлянул и врезал собранию речь. Начал докладывать про дорожный съезд, и докладывал с б часов до 9 часов, а по новому стилю до 21-го часа, выпив всего полграфина воды из первого класса. Что было в зале, выразить я не могу, за исключением того, что неожиданно заснул весь первый ряд, а за ним второй, как на поле сражения. И даром председатель звонил и призывал к сознательности. Какая же сознательность у человека, ежели он спит?

Но разразилась, нарушив течение профессиональной жизни собрания, гроза в лице ремонтного рабочего Васи Данилова. Из ряда поднялся Вася и заплакал так, словно утратил дорогого спутника жизни — жену, — обратившись громовым голосом к докладчику, сказал: